В результате проведения в Англии реформации сверху королевской властью англиканская церковь, по существу, стала частью государственного аппарата. Вполне понятно, что в условиях значительных социально-экономических изменений в деревне, в среде крестьян, церковь не могла остаться сторонним наблюдателем. Дело в том, что все процессы, происходившие в английской деревне, напрямую затрагивали и саму англиканскую церковь, её материальное положение в королевстве. Кроме того, учитывая традиционно большую роль религии и церкви в средневековом обществе в идеологическом плане, естественно, можно предположить, что английское абсолютистское государство, не имевшее разветвленного чиновничьего бюрократического аппарата управления на местах, вполне могло использовать англиканский клир в проведении своей аграрной и социальной политики на местах.
В этом плане нам представляется нелишним попытаться выяснить, какую роль играли реформированная религия и англиканская церковь в экономической и общественной жизни английского крестьянства изучаемого периода. Не менее важно попытаться определить в контексте всех аграрных изменений отношение крестьян к пуританизму и влияние пуританизма на социальные процессы в английской деревне. До настоящего времени эти и некоторые другие смежные вопросы не рассматривались в отечественной историографии. Отечественных историков-англоведов, начиная с А. Н. Савина, совершенно естественно привлекала более глобальная проблема – секуляризация монастырских земель и их последующая распродажа и т.п.[1] Английские историки также практически не исследовали этот «пограничный» аспект истории Англии (аграрная, социальная и церковная – В. М.). Вместе с тем исследование аграрных, социальных или религиозных сторон английской истории XVI – XVII вв. неизбежно выводило их на некоторые аспекты данной проблемы[2].
Как известно, массовое общественное сознание средневековых людей носило религиозный характер. Английское крестьянство изучаемого периода не было исключением в этом плане. Бурные события Реформации, а затем и контрреформации в период недолгого правления Марии Стюарт в сочетании с процессом огораживания на бывших монастырских землях и последующей эвикции крестьян не могли не отразиться как на отношении крестьян к религии и церкви, так и на отношении церкви к аграрным проблемам. Прямую связь аграрных изменений и Реформации английские крестьяне сразу же ощутили на себе, что показали события в северных графствах ещё в 1536-1537 гг. («Благодатное паломничество»)[3]. Религиозная ситуация во второй половине XVI в. была уже иной. Принятие в 1571 г. «39 статей» знаменовало завершение Реформации и окончательное оформление англиканства[4]. Основная масса крестьянства уже приняла новую веру и англиканские священники заняли место католических в их повседневной жизни. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что рядовой англиканский клир во многих отношениях был связан с деревенским укладом жизни и хорошо представлял себе чаяния и нужды крестьян. Его материальный достаток был ненамного выше, чем у многих крестьян. Так, например, один из современников периода правления Карла I Старта и революционных событий середины XVII века некий Самуэль Пепис, описывая свое посещение сельского священника в одном из церковных приходов Восточной Англии, отметил его полунищенское существование. У него были весьма бедное жилище с соломенной крышей, бедная утварь и т.п. Более того, этот священник даже вынужден был подрабатывать промыслами и ремеслом. Он, в частности, чтобы прокормить себя и семью, должен был заниматься очисткой конопли[5]. Даже более или менее благополучный в материальном отношении викарий из Эссекса, оставивший свое жизнеописание в форме дневника, записал такую весьма симптоматичную фразу: «Корова отелилась; совершил причащение, присутствовало 14 человек»[6]. Связь и этого священника с деревенской жизнью вряд ли вызовет сомнение. В своем дневнике наряду с вопросами церковной жизни прихода он писал о ценах на хлеб и сено, об уровне ассиз на хмель, приводил сведения об арендных платах, рентах и о земле. К тому же весьма показательно, что половину своих доходов этот викарий имел не от исполнения обязанностей священника, «а от других дел», т.е., скорее всего, именно от своего хозяйства. Можно с уверенностью констатировать, что он был постоянно в курсе хозяйственной жизни своих прихожан-крестьян и прихода в целом. Показательно, что в своем дневнике этот викарий, пробывший в этой должности 43 года, свою последнюю запись сделал не о делах церковных, а о делах чисто крестьянских: «...мы начинаем жатву»[7]. Если бы он был совершенно в стороне от хозяйственной жизни деревни, то, очевидно, в его дневнике не было бы столь много сведений о хозяйственной жизни, разве что только о десятинах, и последняя запись звучала бы примерно так: «прихожане начали жатву». К сожалению, сведений такого рода о жизни приходских священников сохранилось мало.
Огораживания, происходившие в Англии, неизбежно прямо или косвенно затрагивали англиканскую церковь и её сельский клир. Во второй половине XVI века главная экономическая проблема, с которой столкнулась церковь, – это начавшееся сокращение поступлений от церковных десятин. Введение государственной властью института так называемых «импроприаторов «, которые стали светскими получателями церковной десятины, сильно подрывало финансовую автономию церкви. Возникло много сложных вопросов финансового характера между этими «импроприаторами» и церковными служителями[8]. Однако «импроприаторы» получали десятины не повсеместно. Церковь продолжала их получать ещё во многих приходах. Сложность их получения состояла в том, что изменение системы хозяйствования как на землях крестьян, так и лендлордов и фермеров поставило много вопросов в отношении сбора десятин. Так, например, встал вопрос о том, как определить размер десятины и как её получать, если огораживатель пас скот или часть своего скота на пастбищах, расположенных вне церковного прихода, в котором он проживал и имел свое хозяйство. Сама конверсия пахоты в пастбища уже создавала сложности для сборщиков десятин. Особенно сложности возрастали, когда зерновое хозяйство заменялось садоводством и огородничеством, что было характерно на землях в округе Лондона. Дело в том, что для сбора десятин с фруктов и овощей надо было как-то контролировать их продажу, а она происходила не одномоментно, а в течение некоторого времени и т.п. К тому же товарная стоимость некоторых огородных культур была небольшой (пастернак, петрушка, шалфей, мята и др.). Десятины от них просто трудно было подсчитать. Поэтому священники стали договариваться с такими крестьянами об установлении фиксированных платежей вместо десятин с садово-огородных культур. Правда, такие договорённости не всегда достигались мирным путем. Особенно много споров было о садовых деревьях. Унификации сбора десятин с садовых деревьев в Англии не было. В каждом графстве были свои особенности на этот счет. Так, например, в Бакингемшире вишнёвые деревья, предназначенные на лес (дрова), освобождались от десятины. Английский историк К. Хилл считает, что споров между священниками и крестьянами по типу десятин, которые традиционно относят к так называемой «малой десятине», было очень много[9]. Часто споры касались несущественных вопросов: как-то полагается ли десятина с упавших яблок (падали), с теплиц для выращивания овощей и т.п. Подобные споры нередко рассматривались в судах общего права. Одно из таких разбирательств в суде в 1630 г. закончилось вынесением решения о том, что десятины с теплиц не полагаются на том основании, что «они (плоды – В. М.) выросли благодаря труду и усердию человека и не были свободным даром Бога»[10]. В другом случае спор о том, платить ли десятины от питомников, где выращивали саженцы фруктовых деревьев, в 1640 г. был решен в пользу церкви, но это решение было вынесено под влиянием архиепископа Лода[11]. С полной уверенностью можно говорить, что сам процесс вовлечения крестьян в товарно-денежные отношение все больше усложнял и запутывал вопрос о десятинах. Но не только это. Вопрос о десятинах усложнялся и тем, что с 1580-х гг. в Англии все более широко распространялось среди крестьян культивирование технических культур. К традиционному шафрану, выращиваемому зажиточными крестьянами ещё с середины XVI в., добавились такие культуры, как хмель, рапс, табак, картофель, вайда. Долгое время крестьянам удавалось избегать уплаты десятин с этих новых культур. Но в 1596 г. суд впервые удовлетворил иск церкви о том, что эти культуры должны быть обложены десятинами[12]. По-видимому, и после этого у церкви были серьезные проблемы с получением десятин от этих культур, и тогда в 1625 г. такое же решение суда было принято ещё раз[13]. Замена зернового хозяйства пастбищным и интенсивным сельскохозяйственным производством в принципе означало для церкви замену большой десятины на малую. Но именно малую десятину трудно было собирать по многим объективным причинам. Ещё одной причиной трудности сбора малой десятины было участившееся перемещение населения, уплачивавшего эту десятину, т.е. крестьян. В принципе, все эти осложнения при сборе десятин проявились уже к середине XVI века. Так, ещё в 1552 г. специальная комиссия во главе с Т. Кранмером пыталась урегулировать все сложные вопросы о десятинах и ввести десятины на такие виды, как прибыль от мельниц, от добычи торфа, угледобычи, камнедобычи, овцеводства, которые наиболее оспаривались мирянами, в том числе крестьянами. Но тогда эти попытки закончились неудачей[14]. В 1585 г. архиепископ Дж. Уитгифт уже порицал «греховные» последствия огораживаний на поступление церковных доходов[15]. Сокращение поступлений от десятин продолжалось вплоть до архиепископа Лода. Однако и Лод не сумел в полной мере преодолеть эту негативную для церкви тенденцию. В календарях государственных бумаг сохранился целый ряд свидетельств сокращения доходов священников от десятин. Так, один викарий из Линкольншира в 1638 г. жаловался об упадке крестьянских хозяйств в его приходе «по причине высоких рент и оставлении ими (т.е. крестьянами – В, М.) своих жилищ.». Свой доход в 13 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов он называл «жалким» и полагал, что его можно увеличить лишь в случае принятия мер по заселению прихода[16]. Сокращение зернового хозяйства вызывало ещё и споры внутри самого англиканского клира, а именно между ректорами и викариями. Так, ректор собора св. Леонарда, бывший одновременно и архидьяконом в Лондоне, с одобрения лондонского епископа убеждал своего викария в 1611 г. в своем праве на получение десятин со всех участков земли размером более половины акра в районе недавно образованных садов. Он полагал также, что имеет право на десятину от изготовления кирпичей в приходе. Подобные споры между ректорами и викариями имели место повсеместно, к тому же оспаривались и способы установления десятин[17].
Вообще проблема способа определения десятин возникла уже в начале правления Елизаветы I. Видимо, окончательно новый принцип сбора десятин был установлен в 1588 г., который стал называться «предписывающий способ» («prescriptive modi»)[18]. Этот новый способ не был уравнительным для всех крестьян, фермеров и лендлордов. Так, например, крестьяне двух соседних приходов Миксбери и Чибни в Оксфордшире платили в качестве десятин совершенно разные суммы 24 фунта – в первом и 6 фунтов 13 шиллингов 4 пенса – во втором случае. В другом приходе (Старый Рамней) крестьяне платили в качестве десятины полпенса с каждого акра лугов и пастбищ. С одного акра сада брали в качестве десятины 4 шиллинга[19]. Новый способ («prescriptive modi») чаще всего применялся церковью на огороженных землях и землях, превращенных в парки. Очевидно, новый способ не был тяжкой обузой для фермеров и джентри. Так, например, если они возводили ветряную мельницу на земле, которая подпадала под новый способ обложения десятин, то десятины не уплачивались с неё, несмотря на рост доходов от этой мельницы. Если же священник, видя это, решил добиться получения десятины и обращался в суд, то его иск не удовлетворялся[20]. Больше всего в судах викарии оспаривали «малые десятины». В то же время огораживания могли существенно снизить и «большую десятину». Так, известен случай, когда огораживания по договору между лордом манора и крестьянами-фригольдерами привели к снижению «большой десятины» («хлебной десятины») на 90%[21]. Другим негативным последствием огораживаний по соглашению для священнослужителей была возможная утрата их прав на общинные угодья. Взамен они могли получить какую-либо незначительную денежную компенсацию, так как они не участвовали в качестве договаривающейся стороны при заключении договора об огораживании. Более того, при огораживаниях по договору священники могли даже вообще утратить свои церковные земли. Как отметил ректор Уидригтонского собора в Эссексе в 1610 г., церковная земля «могла быть проглочена паразитом» (т.е. огораживателем-лендлордом – В. М.). То же самое было отмечено в поземельном кадастре Бакингемшира в 1625 г. Причем компенсации за утрату церковных земель и десятин порой были крайне незначительными. Например, один викарий за принудительную сдачу в аренду (10 шиллингов в год) своего лесного участка лендлорду манора и утрату десятин получил лишь право на питание за столом лорда манора, но впоследствии и эта «привилегия» оспаривалась наследником лорда. В Йоркшире, в приходе Эртжейм, лендлорд владел церковной землей, оцененной в 4 фунта в год, и платил местному священнику за неё 1 фунт 6 шиллингов 8 пенсов, а тот, кроме своих непосредственных обязанностей, должен был ещё время от времени читать проповеди на месте разрушенной церкви[22].
Многие тяжбы по поводу десятин и церковных земель рассматривались в судах уже во времена архиепископа Лода. Интересный случай отмечен в 1635 г. епископом Райтом. Он узнал, что один священник из Уорвикшира получал в год 13 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов с прихода, который был обезлюден ещё 140 лет назад.
Примерно так же произошло в одном из приходов Нортумберленда. Там лорд манора тоже платил десятины в течение некоторого времени за обезлюденный им приход. Правда, в этом случае это уже осуществлялось после тяжбы в суде с мирянином – «импроприатором», т.е. государство в лице судебной власти обязало его выплачивать десятину с данного прихода[23].
Очевидно, эти факты свидетельствует о том, что иногда лендлордам было выгодно платить десятины за своих согнанных с земли крестьян, в ответ на молчаливое одобрение совершённой ими эвикции крестьян со стороны приходского священника, а государство поддерживало интересы импроприаторов.
Т. Фуллер полагал, что в целом поступления церкви от десятин (без учета десятин получаемых «импроприаторами») сократились в 10-20 раз. Только с приходом в должность архиепископа Лода священники стали надеяться на исправление положения с десятинами[24]. Так, в 1638 г. один викарий из Мидлсекса жаловался королю на сэра Ф. Попема, который арендовал манор и не платил десятины со своего домена размером в 300 акров. Крестьяне же этого манора платили десятины в размере одного шиллинга 6 пенсов с акра, и всего получалось 15 фунтов[25]. Выходит, что в данном приходе было примерно 180 крестьянских хозяйств. К сожалению, неизвестно, удалось ли ему добиться увеличения десятин с крестьян и заставить лорда манора тоже платить десятины.
В календарях государственных бумаг сохранились сведения о многочисленных обращениях с мест приходских священников, викариев и ректоров к архиепископу Лоду по поводу десятин и утраченных церковных земель[26]. Сокращение десятин могло произойти и случае «обратного характера», т.е., когда наоборот пастбища обращались в пахоту. Так, например, это произошло в 1635 г. в Линкольншире, когда там болотистые земли, использовавшиеся в качестве пастбищ для овец, после осушения обратили под пахоту, и в результате доход одного местного викария от десятин снизился с 60 фунтов до 8 фунтов 10 шиллингов[27]. Подобное положение с десятинами наблюдалось и в других приходах Линкольншира. В том же 1635 г. Лод получил жалобу из другого линкольнширского прихода о том, что там «сэр Эдвард Галес и другие знатные лица» обезлюдели целый район (т.е. несколько приходов – В. М.) и этот Галес стал оказывать давление на местных священников, чтобы они согласились на введение более низких десятин на лес и пастбища (2 пенса с акра вместо прежних 10 пенсов), при годовой оценке этих земель от 20 до 30 шиллингов за акр[28]. В 1637 г. из Линкольншира вновь поступила жалоба одного из викариев о сокращении десятин из-за осушения болот. В ней прямо говорилось, что осушение выгодно только фермерам и «импроприаторам». И в этом случае Лод принял некоторые меры в поддержку викария[29].
В 1638 г. один викарий из Бакингемшира жаловался Лоду о том, что из-за обращения некоторых земель в пахоту он утратил свои малые десятины и теперь получает только «большую десятину», которая идет ректору. Ректором же там, оказывается, был сэр Джон Парсон, бывший одновременно и шерифом графства, т.е. он был «импроприатором». Архиепископ предписал вызвать этого «импроприатора» и принять меры по поддержке викария[30].
Один викарий из Девоншира в 1637 г. жаловался Лоду о том, что против него многие лица ведут тяжбы в Канцлерском cуде за то, что он не дает своего согласия на снижение десятин[31]. В другой жалобе Лоду, поступившей в том же году от ректора собора св. Андрея в Лондоне против церковных опекунов, говорилось о том, что они отказались представить подлинный земельный кадастр церковных земель. Лод взялся помочь викарию в суде, где слушалось его дело и, очевидно, помог[32]. В 1635 г. Лод поручил своему главному викарию следить за «разными церквями, разрушенными огораживаниями и т.п.»[33]
В целом вырисовывается картина такая: от конверсии пахоты в пастбища могли выиграть ректоры, ибо они были получателями «малой десятины» и могли получать её соответственно от пастбищ, ягнят и шерсти. Ректоры же, как получатели «большой десятины» (от зерна), выигрывали в том случае, если пастбища обращались под пахоту. Однако при каждой смене системы хозяйствования, что особенно четко видно в случаях огораживаний, происходил пересмотр уровня и видов десятин (modus), но викарии, поскольку не были юридической стороной при заключении договоров об огораживаниях, могли утратить полностью или частично свои прежние десятины. В то же время ректоры наравне с лендлодами считались юридической стороной сделки и не были подвержены такой опасности. Имеются примеры, когда крупные лендлорды просто отказывались платить десятины викариям и сами заменяли их произвольной, как правило, очень небольшой денежной выплатой. Так, в одном из Линкольнширских приходов «могущественный и знатный человек» Эдвард Аллен, баронетт, мог запросто отказаться платить десятины викарию со своего 15-ти акрового поля, а вместо этого выплачивать ему небольшую фиксированную сумму в 13 фунтов 6 шиллингов 8 пенсов и даже затем сдать в аренду все викарство за 1 фунт 8 шиллингов в год. В земельном кадастре из одного Герефордширского прихода в записи от 1610 г. говорится, что «Сэр Роберт Честер платил десятины…, как говорят старые люди, за свой овечий выпас. Но теперь не будет платить»[34].
Часто огораживания под парки приводили к утрате десятин и церковной земли. Причем даже монархи подавали пример тому. Так, Яков I предоставил викарию Гемптона денежную выплату в 26 фунтов 13 шиллингов 4 пенса в год вместо десятин и церковной земли, огороженной под парк около Гемптон Корта, и 56 фунтов викарию другого прихода, земли которого также были обращены под парк. Эти платежи были фиксированы и не увеличивались по мере роста цен[35]. Однако, если огораживатель ничего не дал викарию взамен конвертированной земли, то последнему трудно было добиться в судах общего права какой-либо компенсации. Очевидно, крупные лендлорды всегда предоставляли викариям некоторую компенсацию за потерю их десятин и земли. Кроме того, в случае обезлюдиваний приходов огораживатели не могли уничтожать сами церковные здания. Они или сохранялись или становились часовнями[36]. Можно сказать, что Лод вдохнул надежду в англиканский клир по возвращению утраченных церковных земель и десятин, но вряд ли это нравилось многим мирянам из числа крестьян, фермеров, лендлордов и особенно «импроприаторов».
В целом же позиция англиканской церкви по отношению к огораживаниям и особенно к огораживаниям с эвикцией крестьян была отрицательной. Поэтому по экономическим соображениям церковь была заинтересована в поддержке крестьянских хозяйств. Не случайно в 1597 г. епископ Дарема Тоби Метью в своём письме к лорду Берли заметил, что «один из наулучших путей на будущее для священника стать наученным – это возобновить статуты о пахоте (очевидно, имелся в виду статут 1563 г. – В. М.) или принять некоторые другие, которые могли бы быть подходящими для этой доброй цели»[37]. Однако церковь не была способна полностью прекратить обезлюдение деревень. Тем не менее, церковные иерархи и приходские священники предпринимали немалые усилия в этом направлении.
Понимая прекрасно, что остановить огораживания она не может, церковь стремилась минимизировать негативные последствия сокращения сельского населения в результате эвикции крестьян лендлордами. Поэтому в отношении огораживаний с последующей эвикцией крестьян церковь объективно была заинтересована в поддержке официальной линии государственной политики по их запрещению и недопущению обезлюдения приходов. Конечно, церковь не имела реальных инструментов воздействия на этот процесс, но в качестве идеологической корпорации она могла оказывать прямое влияние на аграрную ситуацию. Известно, что священники должны были осуждать злостных огораживателей в своих проповедях. Кроме того, они могли воспользоваться королевскими указами и парламентскими статутами об «информаторах», которые доносили за денежное вознаграждение обо всех незаконных случаях огораживаний властям. В правительственные круги поступали с мест сообщения о таких незаконных огораживаниях. Так, церковные старосты Незербери (Дорсетшир) в 1613 г. жаловались, что они не могут совершать обходы «по причине многих новых огораживаний и множества изгородей»[38]. Известно также, что ещё вплоть до начала XVIII в. в английских деревнях существовала практика, когда церковноприходские обходчики носили с собой необходимые инструменты для разрушения незаконно возведенных изгородей на общинных землях и пустошах[39]. Огораживания по договору, которые, как было показано выше, все больше распространялись во второй половине XVI – начале XVII веков, также зачастую вызывали недовольство церкви. Дело в том, что во время взаимного обмена полосками земли в пределах манора сохранившиеся церковные земли могли быть поглощены. Кроме того, зачастую церковные десятины в результате таких взаимообменов заменялись фиксированными платежами, что в условиях происходившей тогда «революции цен» было для церкви явно не выгодно. К тому же во время огораживаний по договору терялись земли, на которых располагались какие-либо церковные сооружения. Вот почему при Карле I Стюарте архиепископ Лод заявил, что огораживания по соглашению вредны для церкви, и даже начал принимать меры подготовительного характера для возвращения утраченных церковных земель и десятин в результате таких огораживаний[40]. Дело ещё в том, что все улучшения и выгоды, получаемые от подобного рода огораживаний, доставались не церкви, а светским «импроприаторам». Именно им предназначалась «большая десятина». А «малая десятина», которая шла церкви, неуклонно сокращалась. Все это и приводило к обнищанию сельских священников и викариев.
В источниках сохранились некоторые сведения об отношении священников англиканской церкви к огораживаниям, сопровождавшимся эвикцией крестьян. Так, о ситуации с подобным видом огораживаний в 1590-е гг. в северных и некоторых центральных графствах писал декан даремского собора Уильям Джеймс лорду Берли. Он сообщал о широком размахе огораживаний в Нортумберленде, Уэстморленде, Камберленде, Дареме. Размах огораживаний в этом регионе обеспокоил его не только ростом пауперизма среди крестьян, а прежде всего тем, что королева лишилась в результате этого 500 всадников, готовых нести воинскую службу по первому требованию. По его словам, только в епископстве Даремском за несколько лет пришло в упадок 500 крестьянских хозяйств. «Из ранее вспахивавшихся 8 тысяч акров, – писал он, – теперь нет и 8 акров под пахотой»[41]. Подобную картину состояния английской деревни и крестьянства этот декан наблюдал во время своей поездки по Норгемптонширу. Причем в своих сообщениях он обращал внимание центральной власти на совершенное обесценивание денег в северных графствах и обезлюдения целых деревень и местечек. Выход из создавшегося положения он видел в поддержке земледелия со стороны правительства и ввозе хлеба в этот регион. Его позиция однозначна – «сила и мощь государства заключаются в процветающем земледелии, что особенно важно для пограничных графств». Интересно, что сам епископ Даремский, по его словам, был на стороне огораживателей[42].
Стиль его послания во многом похож на стиль Томаса Бэкона, англиканского священника, написавшего еще в 1540 г. памфлет «Сокровища радости»[43]. В таком же духе писал об огораживаниях другой священник Ф. Стеббс в своем трактате «Анатомия злоупотреблений», а Ф. Тридж осуждал их в своих проповедях[44].
Как уже отмечалось выше, одними из последствий огораживаний стали сокращение пахотного земледелия и рост цен на хлеб, а в сочетании с неурожаями на зерновые периодически случался голод. Все это отрицательно сказывалось не только на городских слоях населения, но и на части крестьянства, не имевшего в достаточном количестве своего зерна. Поэтому, кроме мер официального характера, правительство использовало для решения проблемы хлебной дороговизны и голода англиканскую церковь. Это использование церкви носило идеологический характер. Приходских священников использовали для осуждения действий различных спекулянтов зерном. Могли их привлекать и для регулирования торговли хлебом на местных хлебных рынках, а также на них возлагались сбор средств и раздача пособий для бедных, организация благотворительных обедов[45].
Представители англиканского клира разъясняли в своих проповедях причины голода, хлебной дороговизны. Разъясняли они пастве и то, как следует вести себя в этот период по отношению к властям. У. Гаудж даже разработал своеобразную теологическую теорию. Суть её в том, что голод рассматривался как наказание за человеческие грехи. Причем грехи, по его мнению, могут быть всеобщими, национальными и личными. Соответственно за них следуют три божьих кары: голод, чума и меч (т.е. война – В. М.). Так вот голод трактовался как результат «всеобщего греха»[46] В 1590-е гг., когда в течение ряда лет положение с хлебным обеспечением в стране было особенно напряженным в связи с рядом неурожайных лет и спекуляцией зерном, правительство предписало архиепископам Йорскому и Кентерберийскому организовать контроль за деятельностью приходских священников. Они должны были следить, «чтобы люди были научены принимать это бедствие (т.е. голод – В. М.) с терпением и остерегались бы допускать какое–либо несогласие и чтобы ленивые глупцы не побудили их к роптанию и прекращению добрых обязанностей в качестве добропорядочных подданных»[47].
Кроме того, в годы голода церковь более активно проводила работу по осуждению различных человеческих пороков, в особенности пьянства. Так, например, в одной опубликованной проповеди, датированной 1614 г., подчеркивается, что Бог обязательно накажет пьяницу. Вместе с тем, этот священник говорил, что, «где грех наказан обычными карами, там Господь редко налагает чрезвычайные кары»[48].
Церковь осуждала и такой грех, как воровство, которое всегда распространялось по стране в годы голода. Так, например, в Эссексе за период с 1592 по 1594 гг., когда проблем с хлебным обеспечением ещё не было, за год в среднем в судах рассматривалось 78,6 случаев воровства. В годы голода, 1595–1597 гг., уже 178,3 случаев. Рост случаев воровства отмечается за эти годы в Сомертсетшире, Уилтшире, Ланкашире[49]. Вполне понятно, что проблема воровства имела место среди крестьян этих графств. Однако трудно определить степень эффективности церковных проповедей по искоренению таких «грехов», как воровство и пьянство среди крестьян.
Надо сказать, что и само правительство заимствовало нередко из арсенала англиканской церкви некоторые методы борьбы с этими и другими «грехами» подданных. Многие распоряжения на места из Лондона были пронизаны моральными наставлениями. Правда, в отличие от церкви государственная власть объясняла причины голода следствием действий тех «расположенных к греху лиц, неблагодарных Богу и безжалостных по отношению к бедным, которые путем скупки зерна и других зол вызывают нужду во времена изобилия и продолжают причинять страдания беднякам своим злом»[50]. Печально известный архиепископ Лод заявил в одном из заседаний Суда Звёзной палаты, что « за последние годы (т.е. 1630-е гг. – В. М.) голод вызван не Богом, а человеком»[51]. Разумеется, он имел в виду спекуляцию зерном на хлебных рынках королевства, с чем боролось правительство Карла I.
Действия крестьян, городских низов в годы голода, когда они захватывали зерно у хлеботорговцев, которое те пытались вывозить или укрыть, в контексте правительственной политики и церковного осуждения спекуляции хлебом выглядели вполне логично. Они как бы исправляли эту «причину» голода (т.е. спекуляцию – В. М.). С другой стороны, согласно позиции церкви в этом вопросе, формально крестьяне в таких случаях совершали грех, так как церковь учила о греховности всяких беспорядков. Однако сами власти рассматривали подобные беспорядки как «коллективную форму воровства»[52].
Государственная власть обнаружила ещё одну важную проблему – произвольное толкование крестьянами различных правительственных распоряжений и парламентских статутов. В этой связи на церковь возложили задачу разъяснения крестьянам правильного понимания государственных документов, недопустимость их вольной трактовки и т.п.
Вполне понятно, что настроение крестьянских умов во многом определялось не только действиями правительственных чиновников и местных властей, но и содержанием проповедей священников. Поэтому государственная власть требовала от церковных прелатов тщательного контроля за «работой» священников в этом направлении. Им настоятельно рекомендовалось в своих проповедях призывать хлебных спекулянтов «отказаться от своего греховного занятия»[53].
Церковь подчеркивала факт зависимости крестьян от верховной власти, но и саму «верховную власть» она призывала заботиться о «бедных», не допускать эвикции крестьян лендлордами и регулировать хлебную торговлю.
На церковь возлагалась задача пресекать «идеологическими» мерами в зародыше всякий крестьянский мятеж. В проповедях всякий мятеж осуждался. Мятеж, как и плохое управление государством назывались болезнью, которую следует лечить. Подданные должны понимать, что мятеж – это грех и не поддаваться его влиянию[54]. Англиканская церковь даже разработала специальные проповеди «против неподчинения и своенравного мятежа», в которых идея греховности мятежа обильно подкреплялась ссылками на Библию, а крестьяне («all communalities…and villages») призывались к соблюдению порядка и покорности властям. Законный порядок же, – говорилось в проповеди, – поможет восстановить справедливость[55]. Однако эту задачу выполнить было нелегко, так как понимание «мятеж» у англиканских священников и у крестьян было разным. Многочисленные случаи крестьянских мятежей, которые были рассмотрены выше, а так же и те, которые остались за рамками данного исследования, свидетельствуют о том, что крестьяне слабо реагировали на церковные призывы к терпению и покорности. На мой взгляд, свои отношения с ленлордами крестьяне выносили за рамки религиозных норм, считая их компетенцией манориального обычая и судов общего права.
Имеющиеся данные позволяют проследить и некоторые другие аспекты крестьянской жизни, на которые влияла религия и церковь, а также отношение самих крестьян к религии и церкви. Историками замечено, что Реформация, затянувшаяся в Англии на полстолетия, и распространение пуританизма оживили интерес всех слоев английского общества к теологическим проблемам. Это очень хорошо показал в своей монографии английский историк К. Хилл[56]. Не было исключением в этом отношении и крестьянство. По источникам это лучше всего прослеживается в среде зажиточной части крестьянства, йоменов. Однако и остальные категории крестьян активно обсуждали в своей среде различные теологические вопросы и вопросы местной церковной жизни. Особенно популярны среди них были беседы о содержании прослушанных ими проповедей своих приходских священников. Даже в деревенских тавернах во время своих вполне светских бесед под хмельком они касались и теологических вопросов. Активно обсуждались вопросы о собственности церковной утвари, форме крещения и даже о том, достоин ли тот или иной священник пребывать в своей должности. Так, например, дневник Адама Эйра, йомена, датированный 1647 г., свидетельствует о том, что целая крестьянская община могла начать длительный спор с властями по поводу пребывания в должности того или иного священника и порой подобный спор перерастал в настоящий крестьянский бунт[57].
По имеющимся источникам, хотя и трудно проследить численность крестьян, отказавшихся принять Реформацию и оставшихся приверженцами католицизма, но имеются некоторые сведения о том, что в их среде ещё в конце XVI – начале XVII вв. были убежденные католики. Так, например, из трех католических священников, повешенных в 1598 г., двое были выходцами из крестьян-йоменов. В одной обвинительной книге содержится список рекузантов, арестованных в 1604–1614 гг. в ряде южных и западных графств. В нем чуть более 39% (около 150 человек) из общего числа 439 человек также были выходцами из крестьян йоменов[58].
На конфессиональную принадлежность крестьян во многом влияла конфессиональная принадлежность их лордов маноров. Джон Эйр в трактате «Микрокосмография» прямо говорит о том, что «его религия (т.е. крестьянина – В. М.) – это часть его копигольда, который он получил от своего лендлорда и полностью следует этому»[59]. При Елизавете I приходские священники практически назначались лордом манора. Это считалось их старинным обычаем и привилегией. Например, в Норфолке 688 из 864 в Сеффолке 471 из 554 церковных приходов имели гарантии своего существования от мирян-патронов, т.е. лендлордов маноров[60]. Только в годы буржуазной революции середины XVII в. этот порядок начинает меняться. Так, лорд Ферфакс властью парламента в 1644 г. начал заполнять вакансии священников в церковных приходах в Йоркшире. Причем он не согласовывал кандидатуры с прихожанами. Поэтому там, например, в местечке Пенистон в 1647 г. прихожане попытались сместить креатуру Ферфакса и выбрать своего священника. Аргументировали они это тем, что священник–протеже Ферфакса – в годы гражданской войны был роялистом, а в качестве приходского священника он неугоден им тем, что занимался пьянством и компилировал проповеди. В конце концов, как пишет в своем дневнике Адам Эйр, им все же удалось, хотя и с большим трудом, изгнать креатуру Ферфакса[61].
Известно, что подобные вещи случались и в других регионах английского королевства и нередко крестьяне даже могли вести длительные судебные тяжбы против неугодных им священников. Подобные тяжбы рассматривались даже в Суде Звёздной палаты[62].
Из среды крестьян-йоменов вышли известные деятели англиканской церкви: Р. Бакстер, А. Мартинделль и др. Распространение пуританизма оказало влияние и на крестьян. Имеющиеся сведения о степени распространения пуританизма среди крестьян носят отрывочный характер. В основном, они относятся опять-таки к верхушке крестьян, т.е. йоменам. В семьях крестьян-йоменов порой могли происходить расколы по конфессиональному принципу. Особенно это наблюдалось накануне буржуазной революции середины XVII в. Такой раскол, например, произошел в семье крестьян-йоменов Селдомов в Ланкашире. Отец семейства, Питер Селдом, был пуританином. Его старший сын, тоже Питер, также стал пуританином. Младший сын, Джон, оставался приверженцем англиканизма, сторонником архиепископа Лода и оказался в рядах роялистов. Родственники неоднократно убеждали его принять кальвинизм, но он отказывался и остался приверженцем англиканизма[63]. Скорее всего, здесь были какие-либо политические причины.
В повседневной жизни крестьян важную роль играли сам церковный храм и территория вокруг него, обычно называемая «церковный двор». Зачастую именно он был в деревне своего рода «деловым центром», где заключались различные сделки, и местом резиденции местных властей. Кроме того, церковное здание могло ещё выполнять функцию арсенала и склада противопожарного оборудования[64]. Церковный двор был обычно и местом проведения церковных праздников, в которых крестьяне всегда активно участвовали. Поскольку в среде крестьян были ещё популярны праздники, связанные с циклом сельскохозяйственных работ, то церковь стремилась контролировать и их. Дело в том, что именно в этих крестьянских праздниках были заметны языческие архаизмы. Например, особенно это было заметно в проведении праздника «майского дерева". Церковь не раз запрещала его, но безуспешно. Сохранились некоторые описания проведения этого праздника. Так, в одном документе, датированном 1593 г., повествуется о том, как крестьянские юноши и девушки на праздник «майского дерева», выбрав один пустующий дом в своей деревне, устроили там веселье с элементами карнавала, нарядившись в костюмы Робина Гуда и Маленького Джона. Когда же местные старосты и священник попытались их изгнать оттуда, то они устроили настоящий «мятеж»[65]. Подобный способ празднования «майского дерева» отмечается и в других графствах. Например, это зафиксировано в 1573 г. в селении Бринкло в Девоншире. От 1621 г. сохранилось описание этого праздника у крестьян в Уорвикшире, которое записал местный констебль. Крестьяне в этот день несколько раз посещали церковь для молитв, а в промежутках между молитвами веселились вокруг «майского дерева», ходили с песнями и танцами по улицам, причем привлекали для этого ещё и бродячих актеров. А один девонширский йомен повествует, как в 1600 г. крестьяне селения Честон Фитзен на майский день устроили шествие к г. Плимуту с барабанным боем[66]. По всей видимости, лишь распространение пуританизма в крестьянской среде способствовало вытравлению языческих архаизмов и явных светских начал в этом празднике.
Другим популярным крестьянским праздником был праздник стрижки овец в июне. В традициях этого крестьянского праздника отсутствуют какие-либо религиозные нотки. Англиканская церковь не смогла внести в этот праздник религиозный элемент, а пуритане, видимо, вообще не касались его, поскольку он вполне вписывался в религиозную доктрину Жана Кальвина о мирском призвании.
Как и в других странах Европы, англичане любили смотреть театральные представления. Не случайно Англия XVI в. славилась своими театрами. Английские крестьяне, как и горожане, тоже любили смотреть представления бродячих актеров, приезжавших в деревню. Очевидно такие приезды не были большой редкостью. Посмотрев такие представления, крестьяне порой сами пытались воспроизводить их отдельные эпизоды. Более того, даже приходские священники во время проповедей нередко цитировали отрывки из пьес бродячих актеров, которые недавно смотрели вместе со своими прихожанами[67]. Это можно расценивать, как ещё одно свидетельство близости приходских священников на бытовом уровне к крестьянам.
Пуритане, напротив, следуя жестким наставлениям Жана Кальвина в отношении театра и т.п., запрещали представления бродячих актеров, или же, в лучшем случае, стремились жестко контролировать их на предмет наличия в их пьесах «дьявольщины». Так, шропширский крестьянин-фригольдер Ричард Бакстер, пуританин, вспоминал в старости, как в молодые годы чтение Библии и совершение молитв часто сочетались с весельем, представлениями бродячих актёров и танцами[68]. Очевидно, пуританизм в крестьянской среде не был столь жестким, как в среде буржуазии и нового дворянства.
Вторым после церковного храма общественным центром английской деревни были таверны, где крестьяне проводили свободное время. Поскольку именно в них зачастую вызревали планы крестьянских мятежей, то власти предписывали содержателям таверн следить за порядком, а местные священники были обязаны контролировать крестьянское веселье в них и не позволять вызреванию там мятежных идей и т.п.[69]
Известны случаи, когда священники вместе со светскими властями предотвращали крестьянские восстания. Так это случилось, например, в 1598 г. в Линкольншире, когда в результате вмешательства епископа и мировых судей Г. Кромвеля и О. Кромвеля был арестован и заключен под стражу некий У. Бакстер, подозреваемый в подготовке крестьянского мятежа, которого затем оправили в Тайный совет[70]. Вместе с тем приходские священники порой могли, наоборот, сочувствовать и даже оказывать поддержку крестьянам во время антиогораживательных восстаний.
Церковь в полной мере контролировала похоронный обряд в среде крестьян и во время его проведения напоминала им о загробном воздаянии и т.п. Однако брачный обряд церковь уже не в полной мере контролировала в крестьянской среде. Особенно это относится к имущественной стороне обряда. Сохранилось немало упоминаний о тяжбах крестьян, в основном йоменов, по поводу раздела имущества при разводах в светских судах. В основном такие дела рассматривались в Канцлерском суде.
Подводя итоги исследованию данного вопроса, можно констатировать, что сама англиканская церковь в результате социально-экономических изменений в английской деревне оказалась в трудном экономическом положении. Прежде всего, это связано с процессом огораживаний и эвикцией крестьян, что приводило к обезлюдению церковных приходов и сокращению поступлений от церковных десятин и даже утраты части церковной земли. К этому негативному для церкви явлению добавилась практика передачи государством сбора значительной части церковных десятин светским лицам («импроприаторам»). Даже огораживания по договору отрицательно сказались на финансовых поступлениях церкви. Вместе с тем в отдельных графствах (в основном восточных) священники могли быть заинтересованы в сохранении пастбищ на бывших пахотных землях из-за более высоких десятин. Отдельные священники могли закрывать глаза на обезлюдение своих церковных приходов лендлордами в случае, если последние продолжали выплачивать им десятины или предоставлять какие-либо иные платежи и льготы. Но все же чаще всего священники теряли немало в плане финансовых поступлений в случаях огораживаний с эвикцией крестьян. Все это толкало представителей церкви в лагерь противников огораживаний, и поэтому, в целом, англиканская церковь была заинтересована в осуществлении государственной политики в отношении огораживаний. Отчасти англиканский клир был задействован в проведении на местах аграрной политики государства и в ещё большей степени принимал участие в социальной политике в отношении пауперов.
В качестве инструмента государственного аппарата церковь, в целом, успешно помогала правительствам Елизаветы I и Якову I проводить аграрную и социальную политику в английской деревне. Степень эффективности трудно проследить по всему королевству в силу отрывочности данных источников. Своими идеологическими средствами церковь стремилась смягчить рост социальной напряженности в крестьянской среде, хотя это и не всегда ей удавалось.
В период правления Карла I ситуация несколько изменилась, что связано с активной деятельностью архиепископа Лода, стремившегося всячески пополнить королевскую казну за счет налогов и сборов, как с буржуазии, так и с крестьян. Естественно, это вызывало недовольство многих, в том числе и крестьян, в чьих глазах фигура архиепископа Лода на этом поприще все более приобретала одиозные черты.
Принадлежность крестьян к той или иной конфессии (англиканизму или пуританизму) во многом зависела от конфессиональной принадлежности их лендлорда. Более свободны в выборе религии были лишь крестьяне-йомены.
Церковь, продолжая в целом контролировать повседневную жизнь крестьян, не смогла уже сделать этот контроль тотальным. Светская струя в повседневной крестьянской жизни была достаточно значительной, а сами крестьяне уже могли оказывать влияние в своих приходах на экономическое положение священников и на их функционирование в качестве проповедников.
В итоге можно констатировать, что в государственной системе английской монархии крестьяне не были полностью отчуждёнными от государственных институтов. Хотя они и не были представлены ни в одном из высших государственных органов власти, в том числе и в парламенте, но имели реальные возможности обращения, практически, в любой из них. Сами английские монархи также не были для крестьян недоступной инстанцией. Государство в лице Тайного совета, верховных должностных лиц и самих монархов рассматривало крестьян как важную социальную основу и отнюдь не чуралось заниматься их насущными проблемами. Однако это не означало, что оно предпринимало административные и правовые меры исключительно в их интересах.
Можно считать, что крестьянство составляло основу военной организации государства в двояком отношении. С одной стороны, значительная часть крестья находилась, по существу, на положении военных резервистов, причём не терявших навыков военного дела благодаря налаженной властями системы военных смотров ополчений графств. С другой стороны, крестьянские общины приобретали и содержали на свои средства вооружение и амуницию для своих ополченцев, что избавляло государственную казну от расходов на эти цели. Однако партнёрство крестьян и государства на военном поприще не было гармоничным. Крестьянство, в целом, стремилось к облегчению военных повинностей. Власти же хотя и учитывали хозяйственные интересы крестьян при проведении военных смотров и т.д., но всё же стремились усилить административный и финансовый нажим на крестьян. Особенно это наблюдалось при первых Стюартах, когда шло перевооружение ополченцев огнестрельным оружием, что, естественно, требовало увеличения расходов крестьянских общин.
Завершение в Англии Реформации сделало англиканскую церковь частью государственного аппарата. Церковь официально поддерживала аграрный курс правительства на ограничение огораживаний и поддержку крестьянских хозяйств. На практике эта поддержка не всегда осуществлялась. Часть англиканского клира по личным экономическим причинам могла закрывать глаза на огораживания лендлордами крестьянских земель с последующей эвикцией их держателей.
Доходы англиканской церкви от десятин сокращались. Крестьяне все чаще оспаривали прежний уровен церковных десятин, а переход к культивированию новых сельскохозяйственных культур мог вообще свести их выплаты к минимуму. Попытки архиепископа Лода в 1630-е гг. восстановить прежний уровней десятин и т.п. неизбежно приводили к росту напряжённости во взаимоотношениях верхушки англиканской церки и крестьянства, что внесло свою лепту в складывание предпосылок английской буржуазной революции середины XVII в.
[1] Савин А.Н. Английская секуляризация.
[2] Hill Ch. Economic Problems Of The Churches. - Oxford, 1956; Campbell M. English Yeomen…, Undeerdown D. Rebel, Riot and Rebellion: Popular Politics and Culture in England, 1603–1660. - Oxford, 1985.
[3] Семенов В.Ф. Огораживания… - С.216–274.
[4] SR Vol. IV. 13 Eliz. Cap.I.
[5] Darby H. Op.cit. - P. 455.
[6] Цит. по кн.: Campbell M. Op. cit.- P. 291-293.
[7] Ibidem.
[8] Подробно об импроприаторах см.: Hill Ch. Op. Cit. - P. 132-168.
[9] Ibid., -P. 81-83.
[10] Ibid., -P. 82.
[11] Ibidem.
[12] Ibidem.
[13] Ibidem.
[14] Ibid., - P. 102.
[15] Ibidem.
[16] CSPD Vol. 1637 – 1638. - P. 181.
[17] Ibid. Vol. 1629 – 1631. - P.452. , Vol. 1635. - P. 518. Vol. 1636–1637. - P. 242, 404., Vol. 1637. - P. 28, 637. Vol. 1637–1638. - P. 426, 476. , Camden Miscellany. Vol. XII. - P. 251–252.
[18] Hill Cr. Op. Cit., -P. 95.
[19] Ibidem.
[20] Ibidem.
[21] Ibidem.
[22] Ibidem. В 1582 г. крестьяне из Камберленда оспаривали существовавший уровень десятин, заявив, что разоряются из-за них, становятся неспособными выполнять пограничную службу (HMC Salisb. Part XIII. Addenda. - P. 209-210.)
[23] Hill Ch. Op. cit. - P. 101.
[24] Ibidem.
[25] CSPD Vol. 1635–1636. - P. 520–521., Vol. 1637–1638. - P. 461.
[26] Ibid. Vols.1625-1640.
[27] CSPD Vol. 1635. - P. 518., Vol. 1629 – 1631. - P. 452.
[28] Ibid. Vol. 1635 – 1636. - P. 195.
[29] Ibid. Vol. 1637. - P. 28.
[30] Ibid. Vol. 1638 – 1639. - P. 77.
[31] Ibid. Vol. 1637 – 1638. - P. 461.
[32] Ibid. - P. 426.
[33] Hill Ch. Op. cit. - P. 102.
[34] Camden Miscellany. Vol. XII. - P. 251–252.
[35] Hill Ch. Op. cit. - P. 104.
[36] Ibid. - P. 105.
[37] HMC Salisb. Part VII. – P. 453.
[38] Undeerdaun D. Op. cit. - P. 81.
[39] Thompson E. P. Customs in Common. - L., 1991. - P. 117 – 120.
[40] Hill Ch. Op. cit. - P. 105.
[41] CSPD Vol. 1595 – 1597. - P. 347, 348.
[42] Ibidem.
[43] См.: Семенов В. Ф. Огораживания... - С. 66.
[44] См.: Дмитриева О. В. Социально–экономическое развитие Англии в XVI в.- С.11.
[45] SR Vol. IV. 39 Eliz. Cap. 3; Sec. Eliz. Journ. – P. 157.
[46] Rebellion, Popular Protest and Social Order in Early Modern England.- P.114.
[47] APC Vol. 1596 – 1597. - P. 383 – 386.
[48] Rebellion, Popular Protest…- P. 114.
[49] Ibidem., - P. 110, 133.
[50] Ibidem., - P. 117.
[51] Camden Society. 2-nd ser. Vol. XXXIX. - P. 46.
[52] Rebellion, Popular Protest… - P. 118.
[53] Ibidem.
[54] Certain Sermons or Homlles Depainted to be Read in Church in Times of Queen Elizabeth. - L., 1623. - P. 279.
[55] Ibid., - P. 47, 275.
[56] Хилл К. Английская Библия и революция XVII века / Пер. с англ. Т. Павловой.- М., 1998.- С. 17 - 98.
[57] Adam Ayr. A Dyurnal, or Catologue of All My Accounts and Expansess, etc. //Yorkish diaries and Autobiographies in The 17-th Century. Surtees Society. Vol. LXV. - Edinburg, 1877. (далее сокращённо: Adam Ayr. Diary.).
[58] Campbell M. Op. cit..- P. 291.
[59] John Earle. Micro – Cosmographie. Westminister. 1895.// Camden Society. Third series. Vol. VII. - P. 34.
[60] Campbell M. Op. cit. - P. 296.
[61] Adam Ayer. Diary.// Surtees Society. Vol. LXV. P. 1-118.
[62] Chetham Society. Publications. 1-th ser. Vol. CIX /Ed. R. Parkinson. – L., 1893. - P. 83.
[63] Campbell M. Op. cit. - P. 300.
[64] Ibidem.
[65] Ibidem.
[66] Ibid. - P. 308. Подробное описание праздника “майского дерева” в других графствах Англии в XVI-XVII вв., а также в различных странах Европы дал английский историк первобытных форм религии Дж. Фрэзер (Джеймс Джодж Фрэзер. Золотая ветвь. Исследование магии и религии / Пер. с анг. Второе издание. - М., 1986. - С. 121-134).
[67] Campbell M. Op. cit. - P. 300.
[68] Ibidem.
[69] Ibidem.
[70] Sec. Eliz. Journ. - P. 286.
